Райзер Марина
г. Грязи, Липецкая область, РФ
ПЕРВОЕ МЕСТО В НОМИНАЦИИ «ПРОЗА»
ВЕРКА
Суд присудил Верку отцу. Как и дом, который он строил сам для своей большой семьи. Самый красивый в их поселке, большинство населения которого составляли немцы, сосланные сюда по сталинскому указу в начале Великой Отечественной войны.
Райсуд находился в трех километрах от поселка. Верка помнила, как поднялась на второй этаж по деревянной лестнице. Пришла она с отцом и старшими сестрами. В коридоре уже сидели несколько поселковых жителей, которых пригласили для дачи показаний. Они о чем-то переговаривались между собой. Верка ловила на себе их жалостливые взгляды. Мать пришла позже. Поздоровавшись нарочито громким голосом с присутствующими, подошла к ней, начала говорить ей какие-то ласковые слова, прижимать к себе. Верка вся внутренне воспротивилась этой ласке, сжалась, чувствуя фальшь в ее голосе. Она быстро высвободилась и спряталась за спины сестер.
Секретарем судебного заседания была их соседка. Через полуоткрытую дверь кабинета Верка следила взгядом за тем, как она поднималась по лестнице-стремянке, чтобы достать на верхней полке какой-то пыльный том дела. Верке нравились Галкины капроновые чулки и узкая черная юбка. Она помнит, как зацепившись чулком за лестницу, Галка сделал на нем большую дырку и Веркина мать долго причитала по этому поводу: «Как же ты так, Галочка, неосторожно…» Верку раздражал ее голос и она вышла во двор.
На улице было холодно. Лужи покрывал легкий прозрачный ледок. Верка передернула плечами, вспомнив, какая холодная вода в тазу для мытья обуви, стоявшем перед крыльцом суда. В нем она мыла свои резиновые сапоги, прежде чем войти в здание. Сейчас она уже и не помнит – осень тогда была или весна…
Сейчас она – капитан милиции, и во многом сама решает человеческие судьбы. Правда, решения эти почти всегда зависят от того, как жили люди прежде, с чем пришли к ней в служебный кабинет. Но иногда уже не в ее власти изменить что-то к лучшему, а порой они и сами не хотят этого. В таких случаях Вера вспоминает, как мать в сердцах говорила: «Всю жизнь проболталась, как говно в проруби…» Тогда Вере казалось, что матери нравится повторять эту фразу, оправдывая свою несчастную жизнь. Ни тогда, ни позже, Верка не могла понять поведения матери. Она думала, что та наговаривает на себя. Ей как бы нравится, что если жизнь плохая, то и она плохая от такой жизни. От нее, проклятой, все ее пороки, о которых за спиной отца уже долгое время судачили поселковые сплетницы. Давно не было лада в семье. Дети рождались как бы сами по себе. Отец ждал сына, но Верка была четвертой дочерью. «Заскребышем». Это из-за нее, как из-за несовершеннолетней, и разгорелись страсти при разводе. Прожив вместе 24 года, родители указали в заявлении о разводе стандартную по тем временам фразу: «Не сошлись характерами». Старшие девочки уже худо-бедно добывали себе на жизнь, работая в области на оборонных заводах и живя в общагах, а вВерку надо было «делить».
Она помнит, как стояла перед столом судьи, когда ее позвали в кабинет, и глотая слезы, на вопрос: «С кем ты хочешь жить, девочка?» - ответила: «С папой».
С той самой поры Вера не любит процедуру допроса несовершеннолетних, прибегая к ней только в самых крайних случаях. И с высоты своего сегодняшнего возраста и положения понимает – сколько гражданского мужества надо было иметь судье, чтобы принять такое решение.
Мать кричала на весь суд: «Да что же это делается? Да где же это видано? Я что – алкашка последняя, чтобы у меня ребенка отбирать? Я что – под забором валяюсь?..» Сыпала проклятия на головы соседей, которые высказались за то, чтобы Верка осталась с отцом, на голову старшей дочери, которая с ними согласилась, обещала судье жаловаться в высшие инстанции…
Нет, мать не была алкашкой, хотя иногда Верка чувствовала от нее запах сивухи. Она ставила бражку «для себя», «для аппетиту», потом – для шабашников, которые помогали ей делать ремонт в бараке, куда она переселилась, получив денежную долю от их с отцом общего дома. Мать была «гулящей», как слышала от соседей Верка. Она поняла это как то, что мать может запросто лечь в постель с другими мужчинами. Говорили, что видели ее с «колонистами», уже отсидевшими свое, но оставшимися жить в поселке, с водителями леспромхоза и даже с солдатами стройбата, где она работала сторожем в автоколонне. «Нахаловку нашивают», - говорила мать.
Верка помнит, как пришла проведать мать, когда та уже жила в бараке. Видно тянулось детское сердце к материнской ласке. Дверь была открытой. На постели лежала мать с дядей Витей Никитиным. Одеяло укрывало их по шею, только головы были видны на подушках. В глазах матери промелькнул испуг. Никитин быстро выскочил из-под одеяла и стал надевать брюки. Верке запомнились его черные сатиновые трусы и белая майка. «Верочка, - залепетала мать, - иди к нам в середочку»… «Я домой пойду», - крикнула Верка уже в дверях.
Отец иногда работал в ночную смену. Он брал Верку за руку и они шли к бабе Мане, жившей неподалеку. Отец просил старушку приглядеть за Веркой.
У бабы Мани была маленькая светлая комната, большую часть которой занимала кровать. На ней возвышалась гора больших подушек, под капроновой накидкой. Рядом с кроватью стоял старый высокий комод с самодельными шкатулками из почтовых открыток, присланных бабе Мане когда-то к праздникам. Иногда Верка помогала ей резать старое разноцветное тряпье, из которого баба Маня ткала красивые половички. Ее дети жили в соседнем районе, и Верка очень завидовала внуку бабы Мани, к приезду которого пеклись вкусные пироги.
Баба Маня вздыхала, гладила Верку по голове и шла с ней на ночевку в дом отца.
Пару раз, узнав, что отец ушел в ночную, мать Верки прибегала из своего барака, била руками и ногами в дверь и окна дома, с требованием открыть ей, пустить к родному ребенку. Боясь, что она побъет стекла, баба Маня ее впускала.
Ворвавшись в дом, мать хватала Верку в охапку, одевала ее и тащила к себе в барак. По пути приговаривала, что Верка не сирота, чтобы ночевать со всякими чужими бабками, что у нее есть мать и ни черта этому дому за ночь не сделается, а утром отец придет – знает, где ее найти. Баба Маня, по ее словам была «старая дура», которая лезет в чужую семью. Затащив плачущую Верку к себе в постель, мать сильно прижимала ее к своему телу, будто хотела задушить. Верка же вспоминала, как по старому морщинистому лицу бабы Мани текли слезы, как тряслись ее тонкие губы и она говорила матери: «Дура ты, Зинка, дура… Что же ты с дитем-то делаешь»? Она представляла, как баба Маня идет по холодной заснеженной улице в свой дом, снова топит березовыми дровами печь, становится на колени перед иконами в углу и долго-долго молится, что-то беззвучно шепча старушечьими губами…
Господи, как давно все это было… Вера Вильгельмовна вздрогнула от телефонного звонка, прервавшего воспоминания.
- Верочка, записывай адрес, - судья Оболенская диктовала ей адрес матери, о которой последние десять лет ничего не было известно.
- Я подойду позже, чтобы посмотреть бумаги, - сказала Вера Оболенской, сообщившей ей сегодня, что в их суд поступило заявление матери о взыскании алиментов на ее содержание.
Оказывается, мать жила не так уж и далеко от Веры. Может быть, даже она давно знала ее адрес. Может, и подглядывала из-за угла за ее жизнью. Но так никогда и не пришла. Ведь любила же она повторять им, своим дочкам: «Все мужики мягко стелют, да жестко спать. Вот вырастите, выйдете замуж, тогда узнаете кузькину мать…»
На все случаи жизни у матери были свои присказки, но почему-то все они были ругательного характера, внушавшими отвращение к семейной жизни, привносившими только грязь в отношения мужчины и женщины.
Чуть повзрослев, Верка сказала как-то матери: «Тебя послушать - и жить не хочется, лучше сразу лечь и помереть». Мать засмеялась, так и не поняв тогда, насколько глубоко могла она посеять эти зерна отвращения в Веркиной душе, если бы та не сопротивлялась ей.
«Она никого не любит, - с ужасом думала Верка. - Даже, как она говорит: «Сама себя до обеда».
От этой беспросветной жизни Верка спасалась, зарывшись в книги сельской библиотеки. Она любила ходить между полками, вдыхать книжный запах, водить пальцем по разноцветным корешкам, выдвигая то одну книгу, то другую… Это был совсем иной мир – мир света и добра. Даже зло там было не такое, как в жизни, а какое-то надуманное.
Позже, когда у Верки на горизонте появилась новая мама, к которой та сразу потянулась всей душой, мать начала рассказывать ей всякие сказки о злых мачехах, петь полублатные песни на ту же тему.
«Ну что, нашел себе «интелелю», - допытывалась мать у отца. – Нашел, да? Поди-ко духами пахнет… Конечно, и хозяйство тебе сейчас держать ни к чему. Хватит вам двух зарплат, да алиментов моих на Верку».
Часто мать называла мачеху «шлеп-ногой», за ее врожденную хромоту на одну ногу. Верке противно было все это слушать.
«Ну что она к ним пристала? - думала Верка – Хорошо им вдвоем, и пусть сходятся. И она б нашла себе, кого ей хочется. Да жила бы себе спокойно, а то все злится, злится, лицом уж почернела».
Верка, конечно, понимала, что мачехи бывают разные. «Но уж злее моей матери нет», - думала она. И вечерами, ложась спать, она мечтала о том, как отец женится на Алевтине Романовне и какая у них будет дружная семья, как наконец-то Верка отрастит себе волосы и Алевтина будет заплетать ей косы, каждое утро вплетая в них красивые банты.
Теперь вот и у Веры подрастала дочь. «Сейчас ей столько же лет, как мне тогда», - думала Вера, возвращаясь домой. Знакомая дорога казалась ей бесконечной. Она открыла дверь своим ключом. Мужа не было дома и она могла привести свои «растрепанные» чувства в порядок. Устало села на банкетку в прихожей. Бимка, домашний пес, почуяв настроение хозяйки, ткнулся носом в ее коленки, тревожно заглядывая в глаза. «Все хорошо, Бимка, - улыбнулась она ему устало, - все хорошо». Он лизнул ее руку и пошел к стеллажу за тапочками.
- Мам, почему так долго? – из детской комнаты раздался голос дочери.
- Как всегда. Что ты делаешь?
- Знаешь, я твой старый альбом нашла. Ты тут на меня похожа.
В комнате дочери было открыто окно, ветер принес со двора запах цветущей черемухи.
Вера подсела к Агате, на небольшой диванчик. Взгляд выхватил из альбома как раз ту фотографию, где вся их семья стояла у палисада дома. Отец, мать, четыре сестры. Рука отца лежала на Веркиной голове. Большая-большая ладонь, которая как бы прикрывала Верку от всех свалившихся на нее, совсем не детских, несчастий.
В душе поднялась волна ненависти к матери. Но Вера не позволила ей захлестнуть себя. «Спокойно, спокойно, не надо так, - мысленно сказала она. – Бог с ней»…
Следующее утро было по-летнему теплым и звонкоголосым. В отделении связи Вера заполнила квитанцию на денежный перевод. Сумма, которую требовала мать на свое содержание, должна была уйти в соседний город сегодня же. Вера не могла позволить матери разрушить ее мир, мир ее семьи, который она построила с таким трудом.
«Я не люблю быть должной», - вспомнила она корявую фразу, которую часто повторяла мать.
